Статьи

 

Из окна квартиры, в которой живут дедушка Вахид и его жена Залма можно много чего увидеть, потому что часть улицы Первомайская здесь как на ладони. По этой улице шли танки 26 ноября 1994 года на штурм Грозного. Еще через месяц, накануне Нового года, к центру Грозного снова лавиной устремилась очередная танковая армада.
- Никогда не думал, что когда-нибудь в своей жизни увижу столько военной техники, - рассказывал тогда дядя Вахид.
- Не поверишь, но наш дом ходуном ходил, - пытается передать весь ужас увиденного тетя Залма. - Я ему говорю: «Давай уедем в село». А он - ни в какую.
- Я знал, что с нашим домом ничего не случится. Ведь не будут же они разворачиваться и стрелять по дому. Им это не надо. Им тогда нужен был Грозный, вернее, центр Грозного. И авиация бомбить не могла – не станут же они бомбить своих.
Вот такая военная смекалка дяди Вахида – предмет его особой гордости. Никогда не упустит случая похвастаться. В тот день, накануне штурма, они только наблюдали за передвижением техники, делая перерывы на совершение намаза. А ночью началось!
- Всю ночь мы не спали. Всю ночь уговаривала его спуститься в подвал. А он, упрямый, ни в какую. Только отмахивается. А если бы с ним что-то случилось? А так могли бы потихоньку добраться до подвала. Там люди, с ними не так страшно.
Больше всего тетю Залму беспокоила нога мужа. Несколько лет назад она ни с того, ни с сего начала сохнуть. Никакие врачи, к которым они обращались, не смогли его вылечить. А теперь нога настолько укоротилась, что дядя Вахид может передвигаться с помощью костыля, держа ее на весу. Причем, он категорически отказывается пользоваться двумя костылями.
- Всю ночь в центре города шел бой, - продолжает рассказ дядя Вахид, не обращая внимания на причитания жены. – Стрельба шла страшная. Авиация всю ночь бомбила. Где-то около полуночи под нашими окнами тоже началась страшная стрельба. Что-то взрывалось, что-то горело. Это был настоящий ад!
- Ты расскажи, что мы увидели утром из окна, - Залма прижимает руки к груди и скорбно замолкает, вытирая набежавшие слезы кончиком платка.
- Накануне Нового года в Грозном выпал снег. Было холодно, поэтому он не растаял, как это часто бывает. И на этом белом снегу стояла подбитая военная техника, а рядом с ней множество трупов. И было такое впечатление, что вокруг нет ни одной живой души.
- Не надо дальше рассказывать, - говорит Залма.
Она не хотела даже в воспоминаниях снова пережить тот ужас. А больше всего она боялась за мужа: сердце-то у него не молодое.
А дальше они оба, скороговоркой, рассказали о том, что почти полдня никто не осмеливался подойти к трупам. Потом откуда-то прибыли тягачи. Когда стали убирать технику с дороги, поняли, видимо, что, не убрав трупы, они этого сделать не смогут. Но трупов было так много! Поэтому их просто стаскивали к обочине дороги и там же складывали. К вечеру технику с дороги убрали, и снова к центру Грозного направилась новая партия танков и БТРов.
Я помню, какие невероятные вещи рассказывали о том периоде войны. И в каждом таком рассказе присутствовали вот такие эпизоды.
- Через несколько дней нашу улицу тоже стали бомбить, поэтому мы решили покинуть квартиру и перебраться в подвал.
Эти слова тетя Залма произнесла, словно отсекая от себя тот жуткий эпизод войны. Она замолчала, но дядя Вахид решил продолжить рассказ:
- Через неделю обе стороны договорились сделать перемирие на три дня, чтобы убрать с улиц к тому времени обезображенные бродячими собаками человеческие тела. А мы вернулись к себе в квартиру.
Залма тут же принялась печь хлеб и зазывать к себе соседей. Дверь в квартиру она не запирала, а хлеб оставляла в прихожей, чтобы каждый, кто приходил к ним, мог взять его и уйти. У нее не было времени, чтобы встречать каждого, кто приходил. Дни зимой короткие, а света в городе уже месяц, как не было, поэтому надо было управиться с делами засветло.
А тем временем слух о хлебосольной супружеской чете пополз по соседям, от них – по всему кварталу и дальше. Однажды к ним постучали.
- Хлеб в прихожей. Возьмите, сколько вам нужно, - крикнула Залма, гремя сковородками.
Сначала была тишина, затем снова постучали.
- Кончился, что ли? Я же только что положила несколько лепешек, - ворчливо бросила Залма в сторону двери и, стряхнув с передника муку, вышла в прихожую.
Увидев военных в форме, она застыла, как вкопанная.
- Нам сказали, что у вас хлеба можно попросить, - произнес один из военных. Это был совсем молодой солдат.
«Призывник, наверное», - подумала Залма. Она уже хотела принести ему несколько лавашей из кухни, но тут, совсем некстати, вспомнила того молодого солдата, который хотел ее сбросить вместе с санями в пропасть. И ее понесло.
- Хлеба я тебе не дам! Ты пришел меня убивать! – громко сказала она.
Солдат в это время, растерянно озираясь, вышел из прихожей и вместе с напарником пошел к лестнице. В это время Залма, напустив на себя еще большую суровость, крикнула:
- Иди-ка сюда! Иди, иди, не бойся, ты же с автоматом! – с этими словами она постучала к соседям.
Дверь открылась и на пороге появилась соседка-армянка.
- Слышишь, солдат, она тебе даст хлеб. А у меня для тебя хлеба нет!
Соседка, удивленно хлопая глазами, проговорила:
- Вот ты чудачка, Залма, как будто мы не твой хлеб едим.
- Это не важно, - еще больше разошлась тетя Залма. – важно то, что я из своих рук ему хлеб давать не хочу!
Тут, опираясь на костыль, в прихожую вышел дядя Вахид. Он сразу все понял. В другое время старик мог бы отчитать жену, но сейчас делать этого не стал. Он просто решил разрядить обстановку.
- Эх, парень, женщины – это трудный народ. Ты с ними никогда не связывайся, они все равно на своем будут стоять. Давай, заходи в дом. Чай попьешь. Заодно и про войну расскажешь…
О том, что было дальше, можно догадываться. Конечно же, дядя Вахид завел солдата к себе домой, скорее всего, прикрикнул на ворчливую жену и велел ей поставить на стол все, что есть в доме. А потом тихо, снисходительно сдерживая улыбку, начал расспрашивать о войне. Дядя Вахид – человек мудрый. И его смирение перед сегодняшними событиями, - от его мудрости.
- На все воля Аллаха, - говорит он в таких случаях. – На все воля Аллаха.
Ну, а тетя Залма? А она не виновата в том, что мир для нее еще в детстве разделился на две части – черную и белую. И этого уже не изменить никогда.